Париж. 28 апреля. Всемирно известный французский антрополог, политолог-востоковед и исламовед Оливье Руа опубликовал статью в британской газете The Guardian. Статья основана на материалах книги Руа «Джихад и смерть: обращение Исламского государства к миру», передает ИА «Фергана».

«Терроризм и джихад сосуществовали продолжительное время, а формы «глобализированного» террора, где цель — особо символичные места и невинные граждане вне национальных границ, уходят корнями в движение анархистов конца XIX века. Что же является новым, так это способ, каким террористы целенаправленно ищут собственной смерти», — пишет Оливье Руа. Полный текст статьи тут. Ниже — сокращенный перевод статьи.

За последние двадцать лет почти каждый террорист во Франции или взрывал себя сам, или его убивала полиция — от Халида Келкала, главаря заговора о взрыве парижского железнодорожного поезда в 1995 году, до убийц в центре Батаклан в 2015 году. Мохаммед Мера, который убил раввина и трех детей в еврейской школе в Тулузе в 2012 году, перефразировал слова, считающиеся принадлежащими Бен Ладену и часто используемые другими джихадистами: «Мы любим смерть так же, как вы любите жизнь». Сегодня смерть является главной частью плана террориста. Такое же восхищение смертью встречается и у джихадистов, вливающихся в ряды Исламского государства, где суицидальные атаки воспринимаются как конечная цель их участия.

Организаторы террористических атак во Франции в 70-х и 80-х годах, независимо от их связи с Ближним Востоком, скрупулезно планировали свой побег. Мусульманская традиция, в то время когда она признает заслугу мучеников, погибших в бою, не вознаграждает тех, кто нападает в целях самоубийства, потому что это противоречит воле Бога. Тогда почему же, вопрошает автор, террористы стали выбирать смерть? Что это говорит о современном исламском радикализме? И что это говорит о нашем обществе сегодня?

Современный джихадизм, в первую очередь на Западе, а потом и в странах Магриба и Турции, это, прежде всего, — молодежное движение, утверждает Оливье Руа. «Оно является фундаментальным, и сконструировано независимо от родительской веры и традиции, но имеет корни в широкой молодежной культуре».

В каждом поколении ненависть также принимает форму культурного иконоберчества. Хунвейбинов, Красных Кхмеров и бойцов террористической организации «Исламское государства» (ИГИЛ, ИГ, ISIS — запрещенная в Казахстан и многих других странах) объединяет стремление стереть память об истории предков. Конечно, не все революции, привлекавшие рвение и энергию молодежи, уничтожали прошлое. Большевики создали из прошлого музеи, а революционное руководство Ирана никогда не обсуждало возможность разрушения Персеполиса, вспоминает историю автор статьи.

«Политический нигилизм Исламского государства, не присущий политике на Ближнем Востоке, ставящий целью создание халифата, не предлагает политического решения или достижения стабильного общества в рамках признанных границ. Сам халифат – это миф о постоянно расширяющейся идеологической организации, которая не является политической перспективой, но, тем не менее, его концепция является частью мусульманского религиозного воображения», — заявляет Руа.

Террористические атаки не подчиняют западное общество, а провоцируют противодействие. Более того, с военной точки зрения использование самоубийц в теракте не является эффективным и уносит больше жизней мусульман, чем жителей Запада. Насилие здесь не является средством. Оно является концом себя. Именно нигилизм – как идея чистого бунта, привлекает и завораживает. Вполне возможно, что это форма терроризма временная, и могут появиться другие, более «рациональные», продолжает Руа.

«Конечно, подъем ИГИЛа связан с политикой на Ближнем Востоке, но его падение никак не повлияет на всю ситуацию. Не ИГИЛ придумал терроризм, но его гений заключается в способе подачи истории, которая удовлетворяет амбиции беспокойных, уязвимых и беспричинных бунтарей – мало имеющих отношение к самому движению, но чье самоубийство должно стать частью глобальной саги».

«Для понимания проблемы ИГИЛ необходимо понимать и другие формы современного насилия и радикализма, в которых присутствует бунт поколения, саморазрушение, радикальный разрыв с обществом, эстетика насилия, апокалиптические культы»,- пишет Руа.

«Простой подъем фундаментализма не объясняет нового феномена Аль-Каиды или ИГИЛ в истории мусульманского мира. Мы должны понимать, что терроризм появляется в исламизации радикализма, а не в радикализации Ислама. Религиозный фундаментализм представляет собой значительную общественную проблему, так как он отвергает ценности на основе индивидуального выбора и личной свободы. И он не должен обязательно вести к политическому насилию».

«Меня уже обвиняли другие исследователи, что я упустил политические причины бунта, по существу – колониальное наследие, военную интервенцию Запада на Ближний Восток и исключение [из общества] иммигрантов и их детей. С другой стороны, меня обвинили в пренебрежении к связи между терроризмом и религиозной радикализацией ислама через Салафизм — этой ультра-консервативной интерпретацией веры. Я прекрасно знаком с подобными явлениями, не имеющими, в свою очередь, причинно-следственной связи с проблемой, которую я изучаю. То, что эти молодые люди выбирают ислам как систему взглядов и действия, является фундаментальным. И, мы должны стремиться понять исламизацию радикализма», — заявляет Руа.

Те, кто осуществил атаки в Европе, не были жителями Сектора Газа, Ливии или Афганистана. Они не обязательно самые бедные, наиболее униженные и наименее интегрированные. Среди джихадистов 25% это новообращенные (неофиты). Революционеры почти никогда не происходили из страдающих масс. Совсем немного террористов рассказывают о себе. В основном, они говорят, как страдают другие.

Оливье Руа

«Давайте остановимся на французах и бельгийцах», предлагает автор, собравший базу данных о примерно сотне человек из этих стран, имеющих отношение к терроризму. «Несмотря на то, что нет стандартной характеристики террориста, что-то их объединяет: второе поколение мигрантов; прекрасно интегрированное первое поколение; период мелких преступлений; радикализация в тюрьме; атака и смерть с оружием в руках в бою с полицией».

«Другой характеристикой для всех стран Запада является то, что радикалы вначале ведут светскую жизнь – ночные клубы, употребление алкоголя, вовлечение в мелкие преступления. Потом они внезапно «заново» становятся мусульманами и соблюдают все религиозные нормы. Многие начинают действовать спустя всего несколько месяцев после новообращения или возвращения в веру. За месяцы перед атакой на Батаклан братья Абдеслам содержали бар в Брюсселе и сами посещали другие ночные клубы», — замечает Руа.

Процессы, в которых формируется радикальная группа, идентичны. Родные братья, друзья детства, знакомство в тюрьме, иногда в лагерях боевиков. Как писал бывший джихадист, Давид Валла, риторика радикальных проповедников может быть суммирована как: «Ислам вашего отца — это то, что оставили колонисты после себя, Ислам тех, кто склоняется и подчиняется. Наш Ислам – это Ислам воинов, крови и сопротивления».

«Радикалы – это часто сироты, как братья Куачи, напавшие на редакцию Шарли Эбдо, или из неблагополучных семей. Они не обязательно бунтуют против своих родителей лично, но против того, что они представляют собой: унижение, уступки обществу, то, что они считают религиозным невежеством. Большинство новых радикалов глубоко вовлечены в молодежную культуру: ночные клубы, беспорядочная половая жизнь, курение и алкоголь. Около 50% джихадистов во Франции, согласно моей базе данных, имеют историю совершения мелких преступлений – в основном, распространение наркотиков, проявления насилия, и еще реже вооруженное ограбление», — выяснил автор.

Подобная картина наблюдается в Германии и США. Одежда будущих террористов также соответствует молодежи: бренды, бейсболки, капюшоны, другими словами, уличная одежда, и никак не исламская. В основном, они любят рэп, игровые приставки и смотрят жестокие американские фильмы. Они знакомятся друг с другом чаще в клубах спортивных единоборств, чем в мечетях. Язык, на котором говорят радикалы, всегда язык страны их проживания. Во Франции, например, после новообращения они говорят на пригородном диалекте французского языка с элементами, заимствованные в Салафизме.

«Тюрьма многократно усиливает факторы, которые питают современную радикализацию: проблема поколений; бунт против системы; распространение упрощенного Салафизма; формирование сплоченного братства; поиск достоинства; и интерпретация преступления как законного политического протеста», — заявляет Руа.

«Другой отличительной чертой радикалов является то, что они не жили в религиозной среде. Они редко посещали мечеть, или их исключали за проявление неуважения к местному имаму. Никто из них не принадлежал Мусульманскому Братству, никто не работал в мусульманской благотворительной организации, никто не участвовал в движении солидарности Палестине, и даже никто не участвовал в беспорядках во французских пригородах в 2005 году».

Исключением является Великобритания, где существует сеть воинственных мечетей, часто посещаемые членами Аль-Мухаджирун, которая дала подъем еще более радикальному движению, возглавляемым Анджимом Чудари, «Sharia4UK» (т.е. «Шариат для Великобритании»).

«Нет типичной социально-экономической характеристики радикалов», — пишет автор. «Существует весьма упрощенное объяснение терроризма как следствие провальной интеграции. И это несмотря на то, что подавляющее большинство мусульман прекрасно интегрированы. И даже факт того, что среди полицейских и сотрудников служб безопасности больше мусульман, чем среди джихадистов», — выяснил Руа.

«Согласно просочившимся из ИГИЛ данным, среди 4 тысяч иностранных рекрутов, несмотря на их высокий уровень образованности, 70% заявили, что имеют только поверхностное знание об исламе. Так как часто радикалы именуют себя салафитами, считается, что Салафизм это первая ступень к радикализации. На самом деле, такие вещи гораздо сложнее, чем кажутся. Конечно, юные радикалы — это искренне верующие в то, что они попадут в рай, и что их взгляды глубоко исламские. О каком исламе тогда они говорят? Они не становятся радикалами, потому что они неправильно интерпретировали святые тексты, или потому, что ими манипулировали. Они стали таковыми, потому что они выбрали быть радикалами, только потому, что радикализм импонирует им».

Например, письменные толкования, которые появляются в англоязычном и франкоязычном журналах ИГИЛ, предоставляют теологическую рационализацию насилия радикалов – основанной не на реальном знании, а на обращении к авторитету. Радикализированная молодежь никогда не читала тексты на арабском языке, лишь на английском и французском. Так Седрик, новообращенный француз, заявил, что он читает настоящих богословов, несмотря на то, что он не умеет читать по-арабски и встречался с членами своей сети лишь по интернету.

«Возможно, имеет значение слышать, что говорят террористы. Так, суммировано можно привести заявление Мохаммеда Сиддика Хана, лидера группы, осуществившей взрывы в Лондоне 7 июля 2005 года. Главной мотивацией он привел зверства, совершенные западными странами в отношении «мусульманского народа» (стенограмма указывает как «мой народ во всем мире»; второй мотивацией он указал роль мстящего героя («я непосредственно ответственен за отмщение и защиту моих мусульманских братьев и сестер», «сейчас вы тоже почувствуете реальность этой ситуации»); третья — это смерть («мы любим смерть так же, как вы любите жизнь»), и его принятие рая («пусть Всевышний… воскресит меня среди тех, кого я люблю: пророков, вестников и мучеников»)».

При этом, что это за мусульманское сообщество, мстить за которое собираются такие террористы, почти никогда определенно не указывается. Указывают «крестоносцев», но не говорят о французской колонизации Алжира. Радикалы никогда открыто не ссылаются на колониальный период. Они отказываются от всего, что было до них; не ассоциируются с борьбой своих предков; почти никто из них не возвращается на родину предков для продолжения джихада.

«Странно, но защитники ИГИЛ никогда не говорят о шариате, почти никогда об исламском обществе, которое будет построено под предводительством ИГИЛ», сообщает автор статьи. «Те, кто говорят, что ездили в Сирию, потому что «желали жить в настоящем исламском обществе», так же типично опровергают участие в насилии – как будто, совершая джихад, жить по исламским законам становится невозможно. Джихадисты едут на Ближний Восток умирать, а не жить. Их не интересует исламское общество. В этом заключается парадокс: эти юные радикалы – не утописты, а нигилисты».

Радикальное в новых джихадистах, в отличие от предыдущих поколений революционеров, исламистов и салафитов – это их ненависть к существующим обществам, западным или мусульманским. Эта ненависть воплощается в суициде при осуществлении массового убийства. Вместе с собой они убивают мир, который они отвергают. После 11 сентября 2001 года — это основной способ действия радикалов.

«Суицидальный массовый убийца – довольно распространенная современная фигура», говорит Руа. «Типичным примером может служить американский школьник-стрелок, который в школе убивает как можно больше людей, а затем убивает себя, или позволяет это сделать полиции. До этого момента он уже опубликует фотографии, видео и заявления в интернете, где принимает героические позы и довольствуется фактом, что теперь все будут знать, кем он был. Между 1999 и 2016 годами в США всего было зарегистрировано или предотвращено 50 подобных атак».

«Границы между суицидальным массовым убийцей подобного вида и боевиком халифата неясные и туманные. Убийца в Ницце, например, был вначале описан как психически больной, а потом как боевик ИГИЛ, чье преступление было подготовлено».

«Цель этой статьи», заявил Руа, — «не позволить смешивать эти категории вместе. Каждая является специфичной, но общим для всех является то, что массовые убийства совершаются юными, недовольными, суицидальными нигилистами. Такие организации, как Аль-Каида или ИГИЛ лишь пишут сценарий».

«Сила ИГИЛ заключается в игре на наших страхах, и Ислам является основным среди них. Единственным стратегическим эффектом этих атак является психологическое воздействие. Они не оказывают влияния на военную мощь [противников]; более того, они усиливают ее, заставляя страны увеличивать военные расходы. Не имея значительного экономического эффекта, они лишь подрывают демократические институты, усиливая полемику между безопасностью и верховенством права, усиливая страх, что наши общества взорвутся, и начнется гражданская война между мусульманами и «другими»».

«Мы хотим знать, чего желает Ислам, что есть Ислам, не представляя, что такого исламского мира не существует; что конфликты, прежде всего, происходят между самими мусульманами; что ключевыми на Ближнем Востоке остаются национальные (местные) проблемы».

«Конечно, ИГИЛ, так же как и Аль-Каида, создал грандиозную воображаемую систему, в которой он себя видит завоевывающим и побеждающим Запад. Джихадизм имеет очень узкую социальную и политическую базу. Как мы уже видели, он не мобилизует массы, а тянет тех, кто находится на окраинах».

«Велик соблазн видеть в исламе радикальную идеологию, которая привлекает массу людей в мусульманском мире, так же, как нацизм был способен сделать в Германии. Поэтому реальностью является то, что ИГИЛ лишь притворяется, что устанавливает глобальный халифат – именно это и привлекает подростков, склонных к насилию, и обманутых грандиозностью», — заключает Оливье Руа.

Источник: © «Фергана.Ру»