После потрясших наше общество нескольких актов терроризма возникают закономерные вопросы, связанные с распространением нетрадиционных религиозных течений. Чтобы противостоять любой идеологии экстремистского толка, необходимо четко понимать причинно-следственные связи ее зарождения, эволюции и популярности в обществе. Сегодня о природе религиозного экстремизма рассуждает директор консультативно-реабилитационного центра «Ансар» (г. Актобе) Аскар Сабдин.

— В чем притягательность идеологии салафитов, на каких ценностях она базируется и почему люди идут к ним?

— Прежде всего необходимо сформулировать некоторые определения и, уже опираясь на них, вести дальнейший разговор. Дело в том, что последние теракты крайне актуализировали проблематику салафизма. И если, с одной стороны, под ним, как ранее это было с ваххабизмом, подразумеваются все бородатые мужчины и женщины в платках, то, с другой стороны, сами салафиты вводят в информационное поле отвлекающие термины (хауариджы, такфириты и т.п.), таким образом окончательно размывая суть проблемы.

Чтобы найти некую середину, я предлагаю дать следующее определение современному салафизму, при этом не путая его с каноническим термином «салаф» (первые поколения мусульман).

Это религиозно-политическое антисистемное течение, сформированное в современном виде Мухаммадом ибн Абдулваххабом и другими недждитскими идеологами путем селекции положений учения Ибн Таймии и Ибн аль-Кайима. Для последнего характерны:

— обособленное толкование единобожия и его деление на три вида (рубубия, улюхия, асма уа сыфат), впервые сформулированное на основе умозаключения (иджтихад) Ибн Таймией, а также чрезмерно широкого понимания понятий «поклонение» и «многобожие»;

— на основе вышеуказанных толкований и спекуляций обвинение окружающих, в том числе мусульман, в неверии, многобожии, заблуждении и новшествах;

— пропаганда вражды и ненависти (чрезмерность в принципе аль-уаля уаль-бараа);

— чрезмерная неприязнь к светскости в любой форме и стремление к радикальному теократическому правлению;

— отрицание местных традиций, обычаев, культуры, государственных и национальных праздников, истории и наследия предков;

— отрицание правомочности местной религиозной традиции (ханафит­ский мазхаб, матуридит­ская акида, наследие Ходжа Ахмета Яссауи и т.п.);

-крайняя политизация отдельных положений религии, таких как тагут, джихад и другие;

— постоянная критика официального духовенства и государственных органов;

— оправдание насилия по отношению к тем, кто не согласен с их воззрениями;

— панарабизм;

— наделение дилетантов-неофитов полномочиями исламских ученых, распространение принципа охлократии (власть толпы) в исламских науках в частности и в исламе вообще.

Возможно, это субъективное определение не отражает всех положений современного салафизма, но тем не менее оно крайне необходимо для понимания его истинной природы. Так как сегодня этот термин подвергается множеству манипуляций. Ранее таким манипуляциям с размыванием определения был подвергнут термин «ваххабизм». Хотя идеологи салафизма не отрицали его правомочности. Бывший верховный муфтий КСА Абдуль-Азиз ибн Баз писал: «Ваххабия — это последователи шейха имама Мухаммада ибн Абдулваххаба», «Ваххабиты — не еретики, они — те, кто идет по пути праведных предков (салаф)» (журнал «Аль-Муслимун», 17 января 1997 г.)

Или вот такой фрагмент из книги «Минхадж аль-Фирка ан-Наджия» М.Джамиля Зину: «Если последователь Ахмада является ваххабитом, то я признаю, что я ваххабит» (изд. Дар ас-Сакафа, Мекка).

— То есть вы хотите сказать, что ваххабизм и салафизм — это синонимы?

— Да, это одна идеология, с которой провели умелый ребрендинг. Салафиты, ваххабиты, недждиты — суть одно. Ранее им удалось, используя эвфемизмы, размыть негативное содержание термина «ваххабизм», и сегодня они используют схожую тактику.

В первую очередь это спекуляции со словарным и шариатским смыслами уважаемого среди мусульман термина «салаф» (праведные предки). Есть и такие криптосалафиты, которые вовсе стали отрицать правомочность термина «салафизм», хотя он был украден такими салафитскими учеными, как Албани и Ибн Усаймин, у египетских реформаторов начала ХХ века. Сейчас часть активных криптосалафитов ставит знак равенства между понятиями «салафизм» и «суннизм». Это же делают их идеологи, монополизируя термины «ахль ас-сунна» и «ахль аль-хадис».

Но следует отметить, что идеологи салафизма и их «наставники» учли все ранее допущенные ошибки и используют самые продвинутые методы манипуляции общественным сознанием в продвижении своей идеологии. Можно сказать, что в случае с салафизмом «окно Овертона» движется, и из немыслимого в недавнем прошлом привело его в актуальную политику и приемлемую норму.

На заре независимости РК было немыслимо, что верующие мусульмане будут отрекаться от родителей, отказываться сидеть с ними за одним столом, обвинять других мусульман в неверии и заблуждениях, угрожать им огнем Ада, не признавать обычаи, культуру, традиции своих предков, противостоять обществу и государству. А сегодня такое поведение считают нормой даже отдельные депутаты. В этой связи очень важно расставить все точки над «i». Иначе может получиться так же, как с не менее глобальным термином «терроризм». Вроде бы как есть более двухсот его дефиниций, но при этом нет международной универсальной формулировки этого термина. Отсюда и результат, когда десятки тысяч невинных людей теряют жизни.

— Насколько справедливы утверждения о манипуляции общественным мнением со стороны салафитов и упомянутых вами «наставников»?

— С 2011 года я нахожусь в эпицентре событий, связанных с проявлениями религиозно мотивированного терроризма. Был участником более 30 конференций, заседаний экспертных советов и других мероприятий. Упомянутое мной салафитское «окно Овертона» раскрывалось или форматировалось буквально на моих глазах. В этом процессе задействованы представители бизнес-элиты, ангажированные эксперты и чиновники, деятели научной и творческой интеллигенции.

К примеру, чтобы каннибализм назвать антропофилией, а педофилов — людьми с МАР-сексуальной ориентацией, сначала надо обсудить это на конференциях, симпозиумах и т.д. В 2012 году я был участником международной конференции в Национальной библиотеке в Астане. Там бывший морской пехотинец, а ныне президент международного фонда убеждал собравшихся в необходимости дружбы с салафитами. Его презентация содержала множество личных снимков с международными лидерами салафизма. Но при этом он уходил от любых моих вопросов по теологической составляющей салафитской идеологии. На этой конференции я еще больше убедился в том, насколько глобальным является тренд по внедрению вируса салафизма в мусульманскую среду. Этот проект, очерняющий ислам, дает свои результаты в Ливии, Сирии, Ираке, Нигерии, странах Европы.

Каждая последующая конференция либо другая встреча непременно перерастала в дискуссию на тему умеренности либо радикальности природы салафизма. Все, кто в открытую критиковал идеологию салафитов и политику уполномоченных органов, связанную с обелением салафизма, непременно подвергались дискредитации в информационном поле, на популярных сайтах. Салафитская «экспертократия» объявляла их шиитами, хабашитами, сектантами, суфистами, агентами и даже противниками общественной стабильности.

Хотя максимальный урон этой самой стабильности наносили как раз таки необходимые с точки зрения «окна Овертона» радикальные салафиты, которых так называемые умеренные салафиты называли такфиритами, хауариджами, ихванистами, последователями Мустафы Шукри и т.п. А критики салафизма представлялись в роли пугала, агрессивных психопатов, якобы выступающих за запрет салафизма, «за сжигание салафитов на кострах». Создав таким образом в информационном пространстве некую страшилку в виде «битвы» двух крайних сил (радикальных сторонников и радикальных противников этого течения), истинные проводники салафизма заняли «территорию рацио­нализма, здравомыслия и политкорректности» и предоставляют властям вот такой псевдовыбор между двумя крайностями.

Еще одним шагом в легализации салафизма стало использование тактики «градации». Помню, как в 2012 году один большой человек из Астаны убеждал меня в том, что салафиты делятся условно на «белых», «серых» и «черных». К его сожалению, позже я выступил в Астане с критикой данной концепции, и она, насколько мне известно, потеряла свою актуальность.

В процессе анализа просалафитских материалов в СМИ часто приходилось видеть, как подменяются понятия, используются эвфемизмы, допускаются в оборот непереведенные термины и имена неизвестных широкой публике лидеров. Например, известный эксперт, научный сотрудник одного из отечественных исследовательских институтов постоянно высказывал мнение о том, что местная религиозная школа — это, дословно, «сельский ислам», а салафизм — это глобальная идея, и что у нас муллы, а у них «доктор шариатских наук, преподаватель Мединского исламского университета, шейх Раби аль-Мадхали» и т.п.

«Окно» расширяется. Теперь мы наблюдаем за тем, что все созидательные силы традиционного ханафитского мазхаба брошены в «салафитский подвал», под них открыты реабилитационные и прочие центры, призванные дерадикализировать молодежь, так необходимую для создания в общественном сознании «поля боя».

Лично я уже четыре года являюсь руководителем одного из таких реабилитационных центров и за это время провел индивидуальные беседы с более чем 500 радикалами. При этом политически мотивированная часть салафитов продолжает работать не с социальными аутсайдерами, а с элитой — бизнес-, творческой, спортивной, политической, со СМИ, с отдельными чиновниками, убеждает их, а через них и руководство духовенства. Именно поэтому после каждого теракта проблема салафизма попросту «забалтывается».

— Давайте рассмотрим конкретный случай. Например, у вас в Актобе 5 июня был теракт. Каким образом, по вашему мнению, проблематика салафизма «забалтывается»?

— Во-первых, эксперты начали трубить, что это никакие не салафиты, а хауариджи, такфиристы, игиловцы и т.п. Я же как человек, который еще в 2014-2015 годах во время известных событий в нашем регионе лично встречался с 12 террористами из той группы, а уже после случившегося теракта 5 июня с шестью из восьми взятых живыми террористов, могу ответственно заявить: все они являются салафитами. Кстати, об этом четко заявил президент Н. Назарбаев на заседании Совета безопасности РК.

В ходе беседы я спрашивал о их убеждениях, о том, что они читали и изучали, кого слушали и т.д. Так вот, все они изучали «Три основы» Ибн Абдулваххаба. Что интересно, трое из них занимались у одного так называемого умеренного салафита-мадхалита. Также они слушали лекции Д. Мубарова. Признают авторитетами ибн Таймию, ибн База, ибн Усаймина, Албани и других идеологов салафизма, а не Саида Кутба или Мустафу Шукри. Подробно рассказывают о делении единобожия на три вида. Читали намаз не по мазхабу, не признают чтение Корана по душам усопших. Одним словом, налицо идеологический портрет среднестатистического салафита. Позже в Актобе для проведения бесед с террористами были направлены столичные специалисты из отдела религиоведческой экспертизы. Все вышесказанные характеристики о салафитских убеждениях задержанных они подтвердили.

Часть криптосалафитов пытается обвинить актюбинских террористов в приверженности идеологии ИГИЛ. Но, как известно, идеологией ИГИЛ как раз является салафизм. Об этом заявил бывший имам главной мечети Мекки «аль-Харам» шейх Адель аль-Калбани.

В этой связи крайне важно понять теологическую составляющую салафитской идеологии. У нас же зачастую дискурс в этом направлении формировали эксперты-политологи и криминалисты. Такой подход в свое время и способствовал зарождению ИГИЛ. Когда после операции американцев «Буря в пустыне» ирак­ские спецслужбы встревожились активностью религиозно мотивированных радикалов, было принято решение «возглавить мафию изнутри». Но агентурные навыки сотрудников не устояли перед натиском религиозной идеологии, и вскоре социалисты-баасисты превратились в убежденных радикалов.

В принципе, в этом и кроется объяснение военных успехов ИГИЛ: боевыми действиями руководят люди, которые имеют соответствующие знания и навыки. В настоящее время такая проблема актуальна и для нашего общества. Я бываю во многих исправительных учреждениях, в том числе и в так называемых «БС» (для бывших сотрудников). Так вот, там уже есть бывшие сотрудники правоохранительных органов, попавшие под влияние радикальной религиозной идеологии.

— Давайте вернемся к тому, с чего мы начали. Так в чем же все-таки заключается притягательность салафизма?

— Современный салафизм — это идейный вирус, который в силу своей природы имеет способность распространяться. Данная идеология очень притягательна, так как в ее арсенале имеется множество приемов психологического воздействия. Это и «монополизация истины», дающая чувство исключительности. И наделение дилетантов-неофитов полномочиями ученых (так называемый «синдром богослова»). И использование конфликтологии, когда религиозное учение представляется неким конфликтом, «экшном», боевиком, боем без правил и т.п. что, безусловно, крайне привлекательно для молодежи. Кроме этого, это субкультура, где молодой человек может репрезентовать себя. Субкультура со своей корпоративной лексикой, внешним видом и поведением, что тоже необходимо для самоидентификации молодого человека. Причем все это делается под громкими религиозными лозунгами «очищения ислама», борьбы единобожников против многобожников, возврата к «чистому исламу» праведных предков… Поэтому основные проблемы распространения салафизма скрыты в идейно-ценностных ориентирах.

В этой связи необходимо вести комплексную работу с целью не допустить распространения религиозной антисистемы. Чтобы понять антисистемность салафизма, я советую изучать его историю, особенно про ихванов Неджда, экспансию которых был вынужден остановить сам монарх.

Главной задачей для нашего общества является противодействие тем силам и лицам, которые двигают салафитскую экспансию и открывают «окна Овертона» этого религиозного каннибализма.