— Лола Сергеевна, вы с первых дней возвращения детей из Сирии работаете с ними и с их мамами. Какие они, дети войны? Как отразилось на них пребывание в зоне активных боевых действий?
— Мы с такой проблемой, как дети войны, столкнулись впервые. Это специфичные, особенные дети. Это дети, которые долгое время жили в условиях войны, а к насилию, жестокости, агрессии невозможно привыкнуть. У детей, видевших войну, постоянно присутствуют чувство страха, неуверенность, тревожность, у них наблюдается пограничное расстройство личности, депрессия. Это дети с тонкой психической конституцией, эмоциональные, ранимые.
Когда, например, мы с детишками играли на улице в оздоровительном лагере на берегу Каспийского моря, они буквально разбегались в разные стороны, увидев, как по небу пролетает самолет. Самолет для них — триггер, якорь негативного раздражителя, который ассоциируется с таким понятием, как авиабомбежка, смерть, поэтому они боялись даже гула самолета. У них надолго останется в памяти, что самолет – это нехорошо, что он может принести опасность.
Прежде чем начать с ними психодиагностическую, психокоррекционную работу, мы изучали много литературы по детской психологии именно тех детишек, которые проживали в условиях войны. Авторами этих пособий являются российские, израильские психологи и другие известные зарубежные специалисты. Они максимально полно раскрывают психологические особенности детей, прибывших из зоны террористической активности.
— Вам уже удалось вывести этих детей из состояния тревожности, страха?
— Несмотря на то, что сейчас у этих детей укреплен психологический иммунитет, вывести их из такого состояния очень сложно. Ученые доказали, что для того, чтобы вывести человека, который пребывал в условиях войны или в зоне террористической активности, из негативного психологического состояния необходимо от трех до пяти лет. Поэтому мы даже во время пандемии коронавируса работали с этими детьми, проводили в режиме онлайн индивидуальные консультации, разговаривали с мамами, общались с детьми и так далее.
Первое время, когда они прибыли из Сирии и мы проводили с ними психодиагностическую работу, у них превалировала на рисунках темная цветовая гамма, что говорит о том, что у них был высокий уровень тревожности, состояние стресса, напряжения. Они рисовали то, что видели: войну, себя, как они жили в окопах, прятались от бомбежки, как потеряли родственников, близких людей, и как до сих пор переживают их смерть. Они пытались изложить на бумаге все свои тревоги, переживания, грустные воспоминания.
Во-вторых, у некоторых детей были обнаружены признаки аутизма. Причин этой болезни может быть много, но одна из них – это стресс, страхи, фобии. Также у них были различные неврозы, у некоторых наблюдалась задержка речевого развития, педагогическая запущенность. Были даже такие дети, которые не могли держать в руке карандаш, они впервые его видели и не только карандаш, но и игрушки и некоторые продукты питания.
На них тяжело было смотреть, у них были мрачные тоскливые лица, когда они прибыли в Казахстан. Эмоциональная тусклость и признаки депрессии сильно отражались в глазах детей, поэтому мы буквально с первого дня окружили их заботой, вниманием, любовью.
Со временем они стали охотно приходить к нам на консультации, участвовать в групповых тренингах и, таким образом, адаптировались к реалиям современного общества. У них появились улыбки на лицах, сияние в глазах, они почувствовали, что пребывают в зоне комфорта. И когда мы приходили к ним на занятия, тренинги, они тянулись к нам, бежали нам навстречу и обнимали нас, как близких, родных людей.
— Вы до сих пор проводите с ними психокоррекционную работу?
— Конечно. Нескольких детей мы отправили на консультацию к медицинским психологам, психотерапевтам, психиатрам, невропатологам для устранения фобий, высокого уровня тревожности. Там были дети, которым необходимо было не только психотерапевтическое вмешательство, но и медикаментозное, чтобы устранить все устоявшиеся неврозы, страхи, которые были у них в течение нескольких лет, когда они вместе со своими родителями находились в зоне боевых действий.
Результаты такой работы уже есть. Например, при психокоррекционной работе с детьми мы просим их нарисовать свою семью, то, о чем они мечтают, чего хотят. И тут уже вырисовывается другая цветовая гамма, в их картинках преобладают яркие сочные цвета: желтый, зеленый, красный, голубой. Зеленая трава, горы, река, огромное количество цветов… Это говорит о том, что они начинают жить эмоционально насыщенной жизнью. Все они рисуют большой дом, где много детей, много гостей, рисуют машины, на которых они путешествуют. Им нравится природа Казахстана и все, что их окружает. То есть они рисуют все свои ассоциации, все свои эмоции, которые получают от общения с окружающими их людьми, с окружающим миром. Судя по их рисункам, можно заметить качественные изменения в их психическом здоровье.
Среди этих детей много талантливых, они прекрасно рисуют, играют на музыкальных инструментах, танцуют. Чувствуется, что им очень нравится жить в Казахстане.
— Лола Сергеевна, возможно ли такое, что у детей войны психологическая травма останется на всю жизнь и это в дальнейшем негативно отразится на их поведении, жизненных принципах, отношении к людям?
— Это зависит от ребенка, от его индивидуальных личностных особенностей, характера, от психотипа нервной системы, от того, в какой семье он сейчас воспитывается, насколько вкладывает в него усилия его ближайшее окружение, семья. Именно в семье формируются такие понятия, как любовь к родине, уважение к старшим, к социальному окружению, к людям, независимо от того, какой они национальности, какого вероисповедания. Именно в семье формируются ценностные ориентации, поэтому очень многое зависит от семьи и социального окружения.
В настоящее время государство, управления по делам религий, Министерство информации и общественного развития уделяют очень большое внимание информационно-разъяснительной работе по профилактике религиозного экстремизма и терроризма, особенно среди молодежи. Самое главное, чтобы наша молодежь была далека от радикальной идеологии, от деструктивных религиозных течений, от различных, в том числе международных террористических организаций, деятельность которых запрещена на территории нашей страны.
— Какую именно работу, на ваш взгляд, нужно проводить среди молодежи?
— В первую очередь необходимо сформировать у них критичность мышления, чтобы молодые люди могли отличить миссионеров деструктивных религиозных течений от настоящих проповедников, и не попадали на их уловки. Поэтому нужно развивать у молодежи критичность мышления – в школах, колледжах, вузах. Тогда они будут знать, к каким последствиям могут привести те или иные негативные или необдуманные действия, которые они совершают. Это очень важно.
— А разве у нас такая работа не ведется?
— Работа ведется и очень большая. Это и круглые столы, и индивидуальные консультации, и групповые тренинги, это и работа в социальных сетях, и демонстрация документальных, художественных фильмов, основанных на реальных событиях, показывающих последствия радикальной идеологии, к чему она приводит.
Я имею в виду, что эту работу нужно продолжать, усилить, особенно в отношении молодежи, тогда мы получим действительно эффективные положительные результаты. Это большой комплекс работы, над которым должны работать не только госорганы, но и НПО, реабилитационные центры и другие заинтересованные организации. Только общими усилиями мы можем победить такую угрозу, как религиозный экстремизм и терроризм.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
